Я никак не могу расправить диван, и сплю под простынёй, поэтому комната совершенно не проветривается. Пахнет мандарином, убитым часа два назад, кляйном от шарфа, лежащего на столе и чем-то приторным от свежевыстиранного белья, по-Максовски аккуратно развешанного на сушилке в моей комнате, до сих пор - запечённой индейкой с кухни. Наверно, ещё человечинкой, но сложно учуять свой собственный запах зимой, пока не пропустил пару десятков вечерних купаний.

Запахи уютные, знакомые, старые, и под них лучше чем под любую музыку думается о том, что происходило на протяжении последних лет. Всё кажется закономерным, логичным, немного некрасивым, несовершенным, но правильным. И завтра я иду в кино с другом, что всегда был и будет где-то рядом. Он говорит, что стерпеть может всё что угодно. Смеётся своим же словам, а я пару раз видела в детстве, как он швыряется предметами в стену от бессильной ярости, и это тоже терпение в своём роде: он никогда не кричал на меня и только закатывал глаза на мои истерики. Спокоен, иногда слишком скучен, и таким ни разу не был для меня, имея привычку принимать и разогревать любую инициативу. Наверно, поэтому я никак не могу понять бросившую его ради денег, машины, пару лет возраста и уважения одногруппниц девушку, на которой были завязаны все его мысли и эмоции последние два года.

А он снова смеётся в трубку, спокойно и устало, рассуждает об отвлечённом и под конец благодарит за то, что я рядом. Он напишет, коряво и судорожно, но никогда не покажет, что ему отвратительно плохо. Завтра я буду вдумываться в каждую фразу, пытаясь понять тоже, потому как переживаю почти на четверть так же сильно.

Завтра я иду в кино с другом, чтобы тоже всегда быть где-то рядом.