Пишет Гость:
05.12.2011 в 19:30
1026 слов1026 слов
В комнате мелькают красные и оранжевые огоньки, пахнет хвоей и мандаринами. Люди бегают из одной комнаты в другую, не успевают. Никто не вспомнил, что нужно купить соль. Звонят опаздывающим. Те приходят раскрасневшиеся с запахом мороза и с блеском в глазах. Блеск такой, когда еще не выпил, а море уже по колено. И все говорят, говорят, говорят.
Жуков присел на кухне где-то между банкой соленых огурцов и холодильником, больше места нет, а ему еще лук чистить нужно. После он усиленно изображает бурную деятельность, стараясь разговорами и делами забить внутри все более растущее беспокойство. Окружающие будто с каждой минутой говорят все громче, а фразы, кажется, становятся глупее и глупее. Звонят в дверь, на пороге появляется улыбающийся Нап. Не успев войти, что-то начинает рассказывать, находит глазами Жукова и улыбается еще шире. И снова чьи-то радостные возгласы, привычные запахи.
Жуков все же не выдерживает, разворачивается и выходит на балкон, придерживая ручку двери изнутри, чтобы снаружи никто не смог открыть. Издает что-то среднее между вздохом и рычанием, свободной рукой тянется в карман за пачкой. На несколько секунд отпускает ручку двери, чтобы засунуть сигарету в рот и закурить. Он смотрит на снегопад и вспоминает, что на прошлый Новый год тоже падал снег. И в тот день, когда Есенина не стало – тоже. Жуков затягивается слишком сильно и начинает кашлять, а вместе с кашлем будто приходит осознание того, что это конец.
Почти год он не понимал происходящего. Память отрубила все, что было до похорон. А на похоронах он и не плакал. Да что там плакал, он и в сторону гроба-то не смотрел. Зачем? Там лежал чужой человек, он похоронил какого-то чужого человека. Да и дел было много, ему нужно было успокоить мать Есенина, кинуть горсть земли в черную яму на ящик, в котором кто-то лежал, накрыть на стол и продолжать быть хорошим хозяином. И все как-то механически. Просто так надо. Просто кто еще, если не он.
А потом были зимние полутемные дни, когда он регулярно забывал закрывать окна во всех комнатах.
«Есенин придет и закроет», - думал он.
Но Есенин не приходил. Приходили другие люди, но после ухода Жуков ни разу не смог вспомнить, о чем же они с ним говорили. Иногда он слышал, как открывалась входная дверь, и он шел навстречу, но потом понимал, что ему показалось. А иногда с утра он вставал и удивлялся, когда не видел в раковине чайную кружку Есенина. Тот всегда забывал их мыть. Кружки не было, а Жуков радовался, что друг перестал забывать элементарные вещи.
И вот только почти год спустя Жуков начинает осознавать, что уже никогда эту несчастную кружку никто не тронет. Что он уже долго на балконе, а Есенин уже никогда не придет за ним позвать обратно. Жуков сжимает руку в кулак и, вновь на секунду отпустив ручку двери, ударят по ней. Дверь открывается сначала от удара, а потом кто-то снаружи тянет ее на себя. Перед Жуковым возникает Нап.
- Чего тебе? – Жуков смотрит исподлобья.
- Пришел посмотреть, насколько у тебя еще хватит совести занимать балкон, - тот все еще улыбается.
Жуков взмахивает рукой и показывает на помещение.
- Здесь масса места, я тебе не мешаю. И вообще уже ухожу.
- Я тебе неприятен, поэтому не хотел перегружать тебя своим обществом.
Жуков смотрит на падающий снег и все слова слышит будто через пленку. Нап тоже поворачивается к окну и произносит с усмешкой:
- Что, любуешься? Этот твой умер же как раз из-за снегопада, да?
Жуков во второй раз не выдерживает, делает шаг вперед и подцепляет Напа за воротник рубашки, прижимая того к холодному стеклу.
- Если ты, тварь, сейчас не заткнешься, то я выкину тебя наружу, и даже окно не потружусь открыть.
Нап только усмехнулся.
- Я твой брат, - напоминает он.
Жуков нехотя чуть ослабляет хватку.
- А твой меня не любил. Знаешь, почему?
- Потому что ты всегда был скотиной.
- Да неужто? – Нап чуть вертит головой, не показывая даже намека на то, будто ему неудобно, когда его держат за воротник рубашки. – Ну, впрочем, я все равно отвечу. Он терпеть не мог, когда кто-то вообще вокруг тебя вертелся. Все видимо боялся, что отберут тебя. И как ты с ним жил вообще? С его-то количеством комплексов?
- Заткнись, - предупреждает Жуков.
Он отпускает брата и опирается руками о подоконник. Снег крупными хлопьями падает на землю. В прошлом году они были здесь же, оба. Снег с годами не поменялся, а вот состав главных действующих лиц был подтасован. Но Жукову опять кажется, что он видел Есенина вчера или позавчера.
Сейчас он думает, что они ошибались – тот их Новый год стоило провести одним, было бы больше времени. А впереди еще один год. И Жукова передергивает, его до зубного скрежета пугает мысль, что впереди еще что-то может быть. Что его ждет еще какая-то жизнь, и в ней он, возможно, будет что-то чувствовать, чего-то желать. Он боится что не вынесет многих лет, таких же, как этот год, про который он почти ничего не помнит. А мельчайшие моменты памяти запивает водкой и запихивает подальше. А иногда смотрит в зеркало и говорит себе:
«Мне всего лишь двадцать два года. Всего лишь двадцать два».
Жуков почти забывает про Напа, стоящего рядом. Но тот вновь что-то говорит про Есенина, и Жуков не выдерживает в третий раз за вечер. Разворачивается и бьет почти не глядя куда-то в уголок губ. Потом еще раз, ниже и правее. И еще раз, и еще. Он останавливается только тогда, когда замечает, что Нап давно лежит на полу и даже не делает попыток защищаться. Жуков презрительно искривляет губы и перешагивает через лежащего.
- Ну что, легче стало? – спрашивает Нап.
Он говорит тихо, и Жуков еле его слышит, но все же останавливается и произносит:
- Так ты..? Идиот ты. Спасибо, - и уходит. Ему и правда стало немного легче.
Нап с трудом садится на полу, достает платок из кармана и прикладывает к разбитой губе. И как-то лениво думает о том, что Жуков прав, говоря про него. И о том, что удар у его брата уже почему-то не такой сильный. И о том, что Напу, скорее всего, опять нужно будет убираться в квартире Жукова и следить за состоянием его холодильника. А он пусть до сих пор думает, что там все появляется по волшебству. А еще когда-нибудь с ним нужно будет поговорить. Не так, как сейчас, а нормально. Нормально они давно ведь не разговаривали.
URL комментарияВ комнате мелькают красные и оранжевые огоньки, пахнет хвоей и мандаринами. Люди бегают из одной комнаты в другую, не успевают. Никто не вспомнил, что нужно купить соль. Звонят опаздывающим. Те приходят раскрасневшиеся с запахом мороза и с блеском в глазах. Блеск такой, когда еще не выпил, а море уже по колено. И все говорят, говорят, говорят.
Жуков присел на кухне где-то между банкой соленых огурцов и холодильником, больше места нет, а ему еще лук чистить нужно. После он усиленно изображает бурную деятельность, стараясь разговорами и делами забить внутри все более растущее беспокойство. Окружающие будто с каждой минутой говорят все громче, а фразы, кажется, становятся глупее и глупее. Звонят в дверь, на пороге появляется улыбающийся Нап. Не успев войти, что-то начинает рассказывать, находит глазами Жукова и улыбается еще шире. И снова чьи-то радостные возгласы, привычные запахи.
Жуков все же не выдерживает, разворачивается и выходит на балкон, придерживая ручку двери изнутри, чтобы снаружи никто не смог открыть. Издает что-то среднее между вздохом и рычанием, свободной рукой тянется в карман за пачкой. На несколько секунд отпускает ручку двери, чтобы засунуть сигарету в рот и закурить. Он смотрит на снегопад и вспоминает, что на прошлый Новый год тоже падал снег. И в тот день, когда Есенина не стало – тоже. Жуков затягивается слишком сильно и начинает кашлять, а вместе с кашлем будто приходит осознание того, что это конец.
Почти год он не понимал происходящего. Память отрубила все, что было до похорон. А на похоронах он и не плакал. Да что там плакал, он и в сторону гроба-то не смотрел. Зачем? Там лежал чужой человек, он похоронил какого-то чужого человека. Да и дел было много, ему нужно было успокоить мать Есенина, кинуть горсть земли в черную яму на ящик, в котором кто-то лежал, накрыть на стол и продолжать быть хорошим хозяином. И все как-то механически. Просто так надо. Просто кто еще, если не он.
А потом были зимние полутемные дни, когда он регулярно забывал закрывать окна во всех комнатах.
«Есенин придет и закроет», - думал он.
Но Есенин не приходил. Приходили другие люди, но после ухода Жуков ни разу не смог вспомнить, о чем же они с ним говорили. Иногда он слышал, как открывалась входная дверь, и он шел навстречу, но потом понимал, что ему показалось. А иногда с утра он вставал и удивлялся, когда не видел в раковине чайную кружку Есенина. Тот всегда забывал их мыть. Кружки не было, а Жуков радовался, что друг перестал забывать элементарные вещи.
И вот только почти год спустя Жуков начинает осознавать, что уже никогда эту несчастную кружку никто не тронет. Что он уже долго на балконе, а Есенин уже никогда не придет за ним позвать обратно. Жуков сжимает руку в кулак и, вновь на секунду отпустив ручку двери, ударят по ней. Дверь открывается сначала от удара, а потом кто-то снаружи тянет ее на себя. Перед Жуковым возникает Нап.
- Чего тебе? – Жуков смотрит исподлобья.
- Пришел посмотреть, насколько у тебя еще хватит совести занимать балкон, - тот все еще улыбается.
Жуков взмахивает рукой и показывает на помещение.
- Здесь масса места, я тебе не мешаю. И вообще уже ухожу.
- Я тебе неприятен, поэтому не хотел перегружать тебя своим обществом.
Жуков смотрит на падающий снег и все слова слышит будто через пленку. Нап тоже поворачивается к окну и произносит с усмешкой:
- Что, любуешься? Этот твой умер же как раз из-за снегопада, да?
Жуков во второй раз не выдерживает, делает шаг вперед и подцепляет Напа за воротник рубашки, прижимая того к холодному стеклу.
- Если ты, тварь, сейчас не заткнешься, то я выкину тебя наружу, и даже окно не потружусь открыть.
Нап только усмехнулся.
- Я твой брат, - напоминает он.
Жуков нехотя чуть ослабляет хватку.
- А твой меня не любил. Знаешь, почему?
- Потому что ты всегда был скотиной.
- Да неужто? – Нап чуть вертит головой, не показывая даже намека на то, будто ему неудобно, когда его держат за воротник рубашки. – Ну, впрочем, я все равно отвечу. Он терпеть не мог, когда кто-то вообще вокруг тебя вертелся. Все видимо боялся, что отберут тебя. И как ты с ним жил вообще? С его-то количеством комплексов?
- Заткнись, - предупреждает Жуков.
Он отпускает брата и опирается руками о подоконник. Снег крупными хлопьями падает на землю. В прошлом году они были здесь же, оба. Снег с годами не поменялся, а вот состав главных действующих лиц был подтасован. Но Жукову опять кажется, что он видел Есенина вчера или позавчера.
Сейчас он думает, что они ошибались – тот их Новый год стоило провести одним, было бы больше времени. А впереди еще один год. И Жукова передергивает, его до зубного скрежета пугает мысль, что впереди еще что-то может быть. Что его ждет еще какая-то жизнь, и в ней он, возможно, будет что-то чувствовать, чего-то желать. Он боится что не вынесет многих лет, таких же, как этот год, про который он почти ничего не помнит. А мельчайшие моменты памяти запивает водкой и запихивает подальше. А иногда смотрит в зеркало и говорит себе:
«Мне всего лишь двадцать два года. Всего лишь двадцать два».
Жуков почти забывает про Напа, стоящего рядом. Но тот вновь что-то говорит про Есенина, и Жуков не выдерживает в третий раз за вечер. Разворачивается и бьет почти не глядя куда-то в уголок губ. Потом еще раз, ниже и правее. И еще раз, и еще. Он останавливается только тогда, когда замечает, что Нап давно лежит на полу и даже не делает попыток защищаться. Жуков презрительно искривляет губы и перешагивает через лежащего.
- Ну что, легче стало? – спрашивает Нап.
Он говорит тихо, и Жуков еле его слышит, но все же останавливается и произносит:
- Так ты..? Идиот ты. Спасибо, - и уходит. Ему и правда стало немного легче.
Нап с трудом садится на полу, достает платок из кармана и прикладывает к разбитой губе. И как-то лениво думает о том, что Жуков прав, говоря про него. И о том, что удар у его брата уже почему-то не такой сильный. И о том, что Напу, скорее всего, опять нужно будет убираться в квартире Жукова и следить за состоянием его холодильника. А он пусть до сих пор думает, что там все появляется по волшебству. А еще когда-нибудь с ним нужно будет поговорить. Не так, как сейчас, а нормально. Нормально они давно ведь не разговаривали.